— Нет миски — нет риса.

Я уж было решила, что он намекает на взятку, и тут из-за печи выглянула знакомая бородатая физиономия. Пират ткнул в меня пальцем:

— Жена капитана.

Повар порылся в закромах, сдул пыль и крылышки насекомых с найденной миски и положил мне каши, а потом устроил целое представление, добавив лишний кусок вяленой рыбы для столь уважаемой посетительницы.

Я поспешила вверх по трапу, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо, пусть даже пунти, но верхняя палуба была пуста. Я с горечью подумала, что других пленниц, скорее всего, выкупили родные.

Сидя на ящике и дуя на горячий рис, я смотрела на далекий знакомый берег, который считала домом, невзирая на нищету и беды. И все же здесь, на этом проклятом корабле, трижды за утро волшебные слова «жена капитана» помогли мне добиться особого к себе отношения. На одной чаше весов лежала жизнь грязной шлюхи, а на другой, может быть, своего рода привилегированное заключение. Мне о многом следовало подумать.

Я высыпала половину золы из листьев лотоса в кашу, размешала пальцами, облизала их и сделала большой глоток. Горечь обожгла пустой желудок. Кусочек вяленой рыбы подавил рвотный позыв.

Позади меня раздался мужской голос:

— Ты не собираешься снова откусить мне палец?

Ченг Ят сошел с трапа и поднял руки, притворяясь, что готов обороняться.

Я поспешно глотнула едкой каши через край и накрыла миску руками, чтобы не компрометировать себя содержимым с серыми прожилками. Капитан устроился рядом со мной.

— Какая у тебя фамилия?

Я поднесла миску к губам, слизывая улики. Прежде чем Ченг Ят успел забрать у меня пустую посудину, я уже швырнула ее на палубу.

— Почему ты не разговариваешь? Только драться любишь! — Он ухватил меня за челюсть, крепко, но не больно, и развернул к себе лицом. — Говори со мной как жена, — приказал он.

— Какая по счету?

— В смысле?

— Какая по счету жена? Третья? Пятая? — Я пыталась вырваться, но он сжал руку.

— Это вопросы, а не ответы. И что прикажешь делать? Стукнуть тебя, чтобы ты назвала мне свою гребаную фамилию?

— Не исключено! — Я похлопала себя по левому ребру. — Вот сюда ты меня еще не пинал.

Капитан отпустил меня, откинулся назад и захохотал.

— Сэк, — буркнула я.

— Сэк, — повторил он, кивая. — Боюсь даже спрашивать имя. Прибережем на следующий раз.

— Так сколько у тебя жен?

Он встал и подошел к поручню. Я повторила:

— Сколько у тебя жен?

— Не твоего ума дело!

— Хоть толика правды. Ты прав, меня не волнуют ни ты, ни твой проклятый корабль.

Ченг Ят накинулся на меня, прижав к ящику.

— Отпусти меня, черепашье отродье! — Я плюнула ему в лицо, но промахнулась.

Он склонился надо мной, пока не уперся своим носом в мой, обдав несвежим дыханием. Я пыталась отвернуться, но каждый раз капитан делал так, что наши взгляды встречались. Ченг Ят играл со мной.

Его глаза вспыхнули.

— Мне нравится твой характер. Ты родишь мне сильных сыновей.

Он отпустил меня, шагнул к перилам и помахал кому-то внизу. В ответ раздался свист. Кто-то начал выкрикивать приказы. Сначала что-то затрещало, затем я услышала всплеск. Корабль практически встал на дыбы. Мы готовились к отплытию.

Люди заполнили кормовую палубу и подняли бизань, в то время как грот рванул ввысь, накрыв меня своей тенью. На носу гремели петарды, изгоняя злых духов.

Корабль накренился, рейки скрипели и свистели на ветру Волосы застилали мне лицо. Машинально я поискала под ногами обрывок бамбуковой веревки, чтобы подвязать их.

Но мысли мои витали далеко. Я даже не обратила внимания, как бухта исчезла в тумане. Мой слух услаждали произнесенные Ченг Ятом слова: так на языке долго держат вкусный кусок. Каким бы жестоким и подлым ни был главарь пиратов, этот безобразный преступник, но до сих пор ни один мужчина из десятков тысяч, входивших в мое тело и стонавших мне в лицо, не говорил подобных слов. Клиенты превозносили мою красоту и умения в постели, нахваливали грудь, волосы и зубы. Но никто прежде не отмечал мой характер.

В конце концов я обнаружила старуху в тени на носу. Она штопала черную льняную блузку, а при виде меня подвинулась, приглашая спрятаться от палящего солнца. В углу все еще было сыро и прохладно после утреннего тумана: отличное место, чтобы посидеть спокойно и вынуть из трещин в пятках крошечных белых палубных червей — еще одно из забытых проклятий корабельной жизни.

— Что, красавица, все еще бережешь свои нежные пальчики?

Я осмотрела другую ногу.

— А чем женщины занимаются на этом корабле?

— Тем же, что и мужчины, только мочатся с другой стороны.

— А как тебя зовут?

— Имена ничего не значат. Свое я и сама уже забываю. Можешь звать меня А-и [20] . — Она сунула руку в мешок и вытащила бесформенный черный клубок. — Помоги-ка распутать.

Я нашла обтрепанный конец и продевала его через одну петлю за другой, но каждый раз натыкалась на новый узел. A-и крякнула, видя мою неуклюжесть.

— Вышивать умеешь?

— Тут я вряд ли помогу.

— А зря. За шитьем мы, женщины, можем поболтать. — Она достала из мешка черную холщовую туфельку, украшенную причудливо вышитой розой, но лист еще был незакончен. Мне на коленки упала иголка и нитки трех оттенков зеленого.

Я запротестовала:

— Но я не знаю как…

— Фу! Что за мать тебя воспитала?

Старуха все поняла по моему лицу и задрожавшим губам и после неловкой паузы похлопала меня по колену.

— Не хочешь вышивать, подберем тебе другое занятие по душе. Сможешь кипятить воду? Пусть даже ты и жена капитана…

— Я? Все мне это говорят, но что-то я не припомню никакой свадьбы.

— Да и я что-то не заметила девственной невесты. — Рот старухи растянулся в улыбке, открывая желтые зубы с черным налетом; вместо некоторых и вовсе зияли дырки. — Нам с тобой просто нужно представить и то, и другое.

Я не успела скрыть смешок и послушно взяла тапок.

— И что делать-то?

— Вышивай листок. Одна сторона готова. Нужно скопировать все то же самое и для второй стороны. Видишь? Это легко! Начни с темной нити, вот здесь.

Я была в середине непослушной строчки, когда сверху кто-то запел высоким голосом:

Парнишка в набедренной повязке примостился на грот-мачте, как обезьянка, и возился с креплениями паруса. Я узнала его по фиолетовой повязке. Это он украл мой гребень.

A-и крикнула в воздух:

— Ченг Поу-чяй, ты не знаешь других песен?

Парнишка соскользнул с мачты, приземлился прямо передо мной и поднял босую ногу:

— Сошьешь мне красивые тапочки?

A-и проворчала:

— Я тебе сколько раз говорила…

— А я не про тебя, тетушка. Та, у кого пальцы краше, и тапочки покраше сошьет, только мне нужен вот такой цвет. — Он погладил свою повязку, а потом взъерошил мне волосы легким движением, которое разозлило меня не меньше его последующих слов: — Новая мать корабля. Ха!

Он убежал, оставив меня в настолько расстроенных чувствах, что я уколола палец до крови. Я отшвырнула тапок:

— Проклятый пацан! И тапок тоже!

Что-то в этом пареньке взволновало меня сильнее, чем его дерзкое поведение. Беспечное пение, шуточки, детский смех — кто способен проявлять такую невинную радость в столь убогой обстановке? Только обманщик вроде Царя обезьян [21] , которому нельзя доверять.